Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его
бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей,
не виноват ни душою, ни телом.
Не извольте гневаться! Извольте поступать так,
как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам
не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался,
каким еще никогда
не бывал.
Осип, слуга, таков,
как обыкновенно
бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
— А счастье наше — в хлебушке:
Я дома в Белоруссии
С мякиною, с кострикою
Ячменный хлеб жевал;
Бывало, вопишь голосом,
Как роженица корчишься,
Как схватит животы.
А ныне, милость Божия! —
Досыта у Губонина
Дают ржаного хлебушка,
Жую —
не нажуюсь...
Стародум. Любезная Софья! Я узнал в Москве, что ты живешь здесь против воли. Мне на свете шестьдесят лет. Случалось быть часто раздраженным, ино-гда быть собой довольным. Ничто так
не терзало мое сердце,
как невинность в сетях коварства. Никогда
не бывал я так собой доволен,
как если случалось из рук вырвать добычь от порока.
Последствием такого благополучия было то, что в течение целого года в Глупове состоялся всего один заговор, но и то
не со стороны обывателей против квартальных (
как это обыкновенно
бывает), а, напротив того, со стороны квартальных против обывателей (чего никогда
не бывает).
—
Какие мы буяны! знать,
не видывал ты,
какие буяны
бывают! Сделай милость, скажи!
Но
как пришло это баснословное богатство, так оно и улетучилось. Во-первых, Козырь
не поладил с Домашкой Стрельчихой, которая заняла место Аленки. Во-вторых,
побывав в Петербурге, Козырь стал хвастаться; князя Орлова звал Гришей, а о Мамонове и Ермолове говорил, что они умом коротки, что он, Козырь,"много им насчет национальной политики толковал, да мало они поняли".
Бывали градоначальники истинно мудрые, такие, которые
не чужды были даже мысли о заведении в Глупове академии (таков, например, штатский советник Двоекуров, значащийся по «описи» под № 9), но так
как они
не обзывали глуповцев ни «братцами», ни «робятами», то имена их остались в забвении.
Так прошел и еще год, в течение которого у глуповцев всякого добра явилось уже
не вдвое или втрое, но вчетверо. Но по мере того
как развивалась свобода, нарождался и исконный враг ее — анализ. С увеличением материального благосостояния приобретался досуг, а с приобретением досуга явилась способность исследовать и испытывать природу вещей. Так
бывает всегда, но глуповцы употребили эту"новоявленную у них способность"
не для того, чтобы упрочить свое благополучие, а для того, чтоб оное подорвать.
Напротив того,
бывали другие, хотя и
не то чтобы очень глупые — таких
не бывало, — а такие, которые делали дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но так
как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их
не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
— Только я
не знаю, — вступилась княгиня-мать за свое материнское наблюдение за дочерью, —
какое же твое прошедшее могло его беспокоить? Что Вронский ухаживал за тобой? Это
бывает с каждою девушкой.
Не говоря уже о том, что Кити интересовали наблюдения над отношениями этой девушки к г-же Шталь и к другим незнакомым ей лицам, Кити,
как это часто
бывает, испытывала необъяснимую симпатию к этой М-llе Вареньке и чувствовала, по встречающимся взглядам, что и она нравится.
Не так хороша,
как она
бывало хотела быть хороша на бале, но хороша для той цели, которую она теперь имела в виду.
― Левин! ― сказал Степан Аркадьич, и Левин заметил, что у него на глазах были
не слезы, а влажность,
как это всегда
бывало у него, или когда он выпил, или когда он расчувствовался. Нынче было то и другое. ― Левин,
не уходи, ― сказал он и крепко сжал его руку за локоть, очевидно ни за что
не желая выпустить его.
Он
не вспоминал теперь,
как бывало прежде, всего хода мысли (этого
не нужно было ему).
Она,
как часто
бывает, глядя на часы, ждала ее каждую минуту и пропустила именно ту, когда гостья приехала, так что
не слыхала звонка.
Алексей Александрович вернулся из министерства в четыре часа, но,
как это часто
бывало,
не успел войти к ней.
Что клевер сеяли только на шесть, а
не на двадцать десятин, это было еще досаднее. Посев клевера, и по теории и по собственному его опыту,
бывал только тогда хорош, когда сделан
как можно раньше, почти по снегу. И никогда Левин
не мог добиться этого.
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа
не может интересовать всё русское. Напротив, он весел
бывает за границей, но никогда так,
как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы
не были в нашей школе?
— Да, мы здесь очень чопорны, — сказала она,
как бы извиняясь за свою нарядность. — Алексей доволен твоим приездом,
как он редко
бывает чем-нибудь. Он решительно влюблен в тебя, — прибавила она. — А ты
не устала?
Оттого ли, что дети видели, что мама любила эту тетю, или оттого, что они сами чувствовали в ней особенную прелесть; но старшие два, а за ними и меньшие,
как это часто
бывает с детьми, еще до обеда прилипли к новой тете и
не отходили от нее.
— Ну,
как я рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе.
Какой дом,
как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что
не всегда
бывает весна и ясные дни,
как нынче. — И твоя нянюшка
какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
Все, кого она любила, были с нею, и все были так добры к ней, так ухаживали за нею, так одно приятное во всем предоставлялось ей, что если б она
не знала и
не чувствовала, что это должно скоро кончиться, она бы и
не желала лучшей и приятнейшей жизни. Одно, что портило ей прелесть этой жизни, было то, что муж ее был
не тот,
каким она любила его и
каким он
бывал в деревне.
Уже раз взявшись за это дело, он добросовестно перечитывал всё, что относилось к его предмету, и намеревался осенью ехать зa границу, чтоб изучить еще это дело на месте, с тем чтобы с ним уже
не случалось более по этому вопросу того, что так часто случалось с ним по различным вопросам. Только начнет он,
бывало, понимать мысль собеседника и излагать свою,
как вдруг ему говорят: «А Кауфман, а Джонс, а Дюбуа, а Мичели? Вы
не читали их. Прочтите; они разработали этот вопрос».
— Ну да, а ум высокий Рябинина может. И ни один купец
не купит
не считая, если ему
не отдают даром,
как ты. Твой лес я знаю. Я каждый год там
бываю на охоте, и твой лес стòит пятьсот рублей чистыми деньгами, а он тебе дал двести в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
Теперь, в уединении деревни, она чаще и чаще стала сознавать эти радости. Часто, глядя на них, она делала всевозможные усилия, чтоб убедить себя, что она заблуждается, что она,
как мать, пристрастна к своим детям; всё-таки она
не могла
не говорить себе, что у нее прелестные дети, все шестеро, все в равных родах, но такие,
какие редко
бывают, — и была счастлива ими и гордилась ими.
И при этом воспоминании,
как это часто
бывает, мучало Степана Аркадьича
не столько самое событие, сколько то,
как он ответил на эти слова жены.
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и
какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись
бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение
не души его…
— Ты пойми, — сказал он, — что это
не любовь. Я был влюблен, но это
не то. Это
не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого
не может быть, понимаешь,
как счастья, которого
не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
Дарья Александровна исполнила свое намерение и поехала к Анне. Ей очень жалко было огорчить сестру и сделать неприятное ее мужу; она понимала,
как справедливы Левины,
не желая иметь никаких сношений с Вронским; но она считала своею обязанностью
побывать у Анны и показать ей, что чувства ее
не могут измениться, несмотря на перемену ее положения.
Блестящие нежностью и весельем глаза Сережи потухли и опустились под взглядом отца. Это был тот самый, давно знакомый тон, с которым отец всегда относился к нему и к которому Сережа научился уже подделываться. Отец всегда говорил с ним — так чувствовал Сережа —
как будто он обращался к какому-то воображаемому им мальчику, одному из таких,
какие бывают в книжках, но совсем
не похожему на Сережу. И Сережа всегда с отцом старался притвориться этим самым книжным мальчиком.
Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и
не знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в гостиных, съездах, собраниях, комитетах, везде, где можно было говорить, занимали часть его времени; но он, давнишний городской житель,
не позволял себе уходить всему в разговоры,
как это делал его неопытный брат, когда
бывал в Москве; оставалось еще много досуга и умственных сил.
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто
не замечает; я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта история продолжалась всякий раз,
как приезжал Азамат. Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет,
как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..
— Послушай, — сказал твердым голосом Азамат, — видишь, я на все решаюсь. Хочешь, я украду для тебя мою сестру?
Как она пляшет!
как поет! а вышивает золотом — чудо!
Не бывало такой жены и у турецкого падишаха… Хочешь? дождись меня завтра ночью там в ущелье, где бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул — и она твоя. Неужели
не стоит Бэла твоего скакуна?
Месяца четыре все шло
как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту:
бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз,
не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один;
бывало, по целым часам слова
не добьешься, зато уж иногда
как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха…
Любившая раз тебя
не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин,
не потому, чтоб ты был лучше их, о нет! но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил, есть власть непобедимая; никто
не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком зло
не бывает так привлекательно; ничей взор
не обещает столько блаженства; никто
не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто
не может быть так истинно несчастлив,
как ты, потому что никто столько
не старается уверить себя в противном.
Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка,
как это обыкновенно
бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже
не так круто.
За моею тележкою четверка быков тащила другую
как ни в чем
не бывало, несмотря на то что она была доверху накладена.
И что всего страннее, что может только на одной Руси случиться, он чрез несколько времени уже встречался опять с теми приятелями, которые его тузили, и встречался
как ни в чем
не бывало, и он,
как говорится, ничего, и они ничего.
Конечно, нашлись,
как и везде
бывает, кое-кто неробкого десятка, которые
не теряли присутствия духа, но их было весьма немного.
— Ваше сиятельство, — сказал Муразов, — кто бы ни был человек, которого вы называете мерзавцем, но ведь он человек.
Как же
не защищать человека, когда знаешь, что он половину зол делает от грубости и неведенья? Ведь мы делаем несправедливости на всяком шагу и всякую минуту
бываем причиной несчастья другого, даже и
не с дурным намереньем. Ведь ваше сиятельство сделали также большую несправедливость.
Не один господин большой руки пожертвовал бы сию же минуту половину душ крестьян и половину имений, заложенных и незаложенных, со всеми улучшениями на иностранную и русскую ногу, с тем только, чтобы иметь такой желудок,
какой имеет господин средней руки; но то беда, что ни за
какие деньги, нижé имения, с улучшениями и без улучшений, нельзя приобресть такого желудка,
какой бывает у господина средней руки.
— Да, купчую крепость… — сказал Плюшкин, задумался и стал опять кушать губами. — Ведь вот купчую крепость — всё издержки. Приказные такие бессовестные! Прежде,
бывало, полтиной меди отделаешься да мешком муки, а теперь пошли целую подводу круп, да и красную бумажку прибавь, такое сребролюбие! Я
не знаю,
как священники-то
не обращают на это внимание; сказал бы какое-нибудь поучение: ведь что ни говори, а против слова-то Божия
не устоишь.
— Ваше сиятельство, ей-богу, этак нельзя называть, тем более что из <них> есть многие весьма достойные. Затруднительны положенья человека, ваше сиятельство, очень, очень затруднительны.
Бывает так, что, кажется, кругом виноват человек: а
как войдешь — даже и
не он.
Словом, все было хорошо,
как не выдумать ни природе, ни искусству, но
как бывает только тогда, когда они соединятся вместе, когда по нагроможденному, часто без толку, труду человека пройдет окончательным резцом своим природа, облегчит тяжелые массы, уничтожит грубоощутительную правильность и нищенские прорехи, сквозь которые проглядывает нескрытый, нагой план, и даст чудную теплоту всему, что создалось в хладе размеренной чистоты и опрятности.
И оказалось ясно,
какого рода созданье человек: мудр, умен и толков он
бывает во всем, что касается других, а
не себя;
какими осмотрительными, твердыми советами снабдит он в трудных случаях жизни!
А уж куды
бывает метко все то, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен, а всё сам-самородок, живой и бойкий русский ум, что
не лезет за словом в карман,
не высиживает его,
как наседка цыплят, а влепливает сразу,
как пашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом,
какой у тебя нос или губы, — одной чертой обрисован ты с ног до головы!
Даже самая погода весьма кстати прислужилась: день был
не то ясный,
не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета,
какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат, этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскресным дням.